Ездовой Крот
Вселенная Метро. Книга Туллио Аваледо "Корни небес"
Книга о католическом священнике. Точнее, о его...приключениях в ядерную зиму. Переход сквозь снег с людьми, у которых свои тайны, которыми они не торопятся делиться, и находя по пути других подобных, скрытых... Как нельзя лучше обложка характеризует содержание. Маска. Чума. Скрытность. Защита. (Подробнее можно прочесть в аннотации.)
.
И, по стечению обстоятельств это получилась самая глубокая и... духовная книга из Вселенной Метро. Не тупой боевик. Истории. Размышления. Стиль написания (хотя тут, увы, я могу судит только по переводу) И...я считаю, что ее нужно прочесть тем, кто сидит у красных кнопок. Хоть их и вряд ли что-то может пробить. Слишком...хорошо описано все. Не скажу, что выше ранее прочитанных во много раз, но, пока что, глубже. Вот ее мне бы хотелось увидеть в экранизации. И да, это страшно. Очень. От того, что возможно. От того, что я имею свойство чувствовать не вскользь а вглубь то, что волнует, а отключиться- сложно.
— Я расскажу тебе одну историю, священник. Это моя история, но она могла бы быть чьей угодно. За исключением пары мелких деталей.
В день, когда случился конец света, большинству умерших, полагаю, повезло умереть у себя дома. Держа руку жены, ребенка, обнимая друга. Некоторые умерли, занимаясь любовью. Говорят, сирены дали сигнал за пять минут. Что можно было сделать в те пять минут, остававшиеся до конца света?
Кто-то, наверное, выпил — возможно, бутылку, которую хранил для особого случая. Кто-то смеялся, как я только что. Как сумасшедший. Другие, возможно, сказали: «А, к черту!» и занялись любовью с первым попавшимся человеком. Некоторые, наверное, использовали те пять минут, чтобы попытаться спастись. Иные из них даже понимали, что это совершенно бесполезно.
Должно быть, это были самые занятые пять минут в истории человечества.
Все без толку.
Но большинство людей умерло, по крайней мере, рядом с любимыми. У себя дома. А некоторым из нас не выпала такая удача.
Говорят, самолеты падали с неба десятками. Сотнями. Все самолеты, находившиеся в полете, когда упали бомбы.
Дождь из самолетов.
По сравнению с атомными взрывами, на коже Земли это всего лишь маленькие укусы насекомых. Это был самый невероятный фейерверк из всех, что когда-либо устраивало человечество. Естественно, по-настоящему никто из нас его не видел. Мы можем только воображать его. Тех, кто видел его, больше нет, и они не могут рассказать о нем.
Интересно, каково это — видеть FUBARD со стороны?
Единственные, кто мог бы рассказать об этом, — это космонавты с орбитальной станции. Но они, думаю, давно уже умерли. Кто знает? Им, по крайней мере, повезло. Сколько лет мы уже не видели звезд? Они-то, по крайней мере, видели их перед смертью. Они видели звезды и Землю, полыхающую, как костер. Они видели, как дым поднимается над нашими городами и саваном окутывает планету…
В день, когда настал конец света, я находился в Музеях Ватикана. Там почти никого не было. Такой покой… Я старался ходить туда каждый раз, когда приезжал в Рим, но терпеть не мог теснившуюся в залах толпу — шумную, инфантильную. Вспышки фотоаппаратов, тысячи одинаковых фотографий одной и той же картины — фотографий, которые никогда не будут напечатаны. Но в тот день музеи были пустынны. Я в одиночестве ждал открытия касс. Персонал не получил никаких распоряжений, поэтому в тот день они работали, как обычно. Как будто это был нормальный день. Я купил билет. В старые времена я мог бы продать такую штуку на… как они назывались, эти виртуальные аукционы? Ах, да, на eBay. Последний билет, проданный Музеями Ватикана…
Было очень приятно и в то же время производило очень большое впечатление бродить в одиночестве по коридорам в окружении красоты прошедших тысячелетий, красоты, которая была вся только для меня. Я помню, что пытался дозвониться в Женеву своей жене, чтобы рассказать ей об этом странном событии, но телефонные линии были перегружены. Люди, пытавшиеся связаться с другими людьми, и тем самым не дававшие никому общаться…
Так что я бросил попытки. Если бы я был настойчивее, рано или поздно мне, возможно, удалось бы поговорить с Шанталь. Я бы расспросил ее о наших детях… И даже о нашей собаке…
Но…
Но я продолжал кружить по пустынным залам, наслаждаясь тишиной и простором. В утреннем свете мрамор статуй и краски картин блестели, как драгоценности.
Я много часов бродил по тому музею. Пока наконец не пришел в Сикстинскую Капеллу.
Входя в нее, я испытал совершенно новое ощущение. Я как будто видел ее впервые.
Я был один под украшенным фресками Микеланджело потолком. Краски Страшного Суда на противоположной входу стене казались новыми, как будто их нанесли только что.
Какая тонкая ирония — сидеть у подножия Страшного Суда в день, когда должен наступить конец света…
Я сидел там не меньше часа. Сидел посредине капеллы и смотрел на Суд.
Потом я лег, как в парке. Свернул куртку и сделал из нее подушку. Я растянулся на полу, видевшем столько веков, столько папских месс, столько конклавов…
Мой взгляд остановился на том гигантском шедевре, Сотворении Адама. Бог, протягивающий указательный палец первому человеку, и Адам, тянущий руку, чтоб быть поднятыми из праха.
Я был погружен в это зрелище, как вдруг показалось, что мое тело отделяется от земли и летит вверх к Богу. Естественно, я знал, что происходит. В газетах, даже самых консервативных, были гигантские заголовки. И все телеканалы превратились в единый, бесконечный выпуск новостей.
Я находился там уже много часов, было уже около часа дня, когда какой-то голос оторвал меня от моих снов наяву:
— Синьор, учтите, что лежать на полу в Капелле запрещено.
Я перевел взгляд направо.
Это был смотритель в форме. Пожилой человек в старомодных очках и со старым транзисторным радио в руках. Казалось, что он только что вышел из машины времени. Из семидесятых.
Я смотрел на него, не отвечая. Он попробовал другие языки: французский, испанский, вымученный английский. В конце концов я сжалился над ним и произнес:
— Я говорю по-итальянски.
— А. И почему вы тогда продолжаете лежать?
— Потому, что это приятно. И потому, что здесь никого больше нет. Я никому не мешаю.
— Хорошо, но это не оправдание. Вы должны подняться.
Я улыбнулся.
— Вы уверены, что в правилах написано, что мне нельзя делать этого? Я хочу сказать, вы уверены в том, что где-то сказано, что лежать на полу Сикстинской Капеллы запрещено?
Смотритель удивленно посмотрел на меня. Потом он сделал то, чего я никак не мог ожидать.
Он улыбнулся и сказал:
— Знаете, а вы правы.
И с некоторым усилием, с хрустом артритических колен, он опустился и лег рядом со мной. Не совсем рядом. На почтительном расстоянии, скажем так.
Мы идем там, где раньше была улица. Сугробы, то здесь, то там показывающиеся по сторонам, — это не просто сугробы. Это автомобили, погребенные под снегом и захваченные льдом. Мысль о том, что во многих из них до сих пор находятся трупы, тревожит. Я видел их собственными глазами, когда бежал по этой улице в противоположном направлении, спасаясь из полуразрушенного, смертельно раненного города.
Машины были тогда видны. Металл почти не защищал от смертельного действия радиации. За стеклами этих машин находились мужчины и женщины, а также много детей. Как в спортивных купе, в «мерседесах» класса SLK,[28] так и в поломанных машинах иммигрантов, доверху набитых тюками.
И людьми.
Я помню зеленое опухшее лицо с щекой, прижатой к стеклу, как присоска. Как будто тот человек превратился в морское чудовище.
Я помню одного политика, сидевшего в своей черной бронированной «лянче»,[29] как мумия фараона.
Перед моими глазами все еще стоит образ молодой женщины, которая в предсмертных судорогах вонзила ногти себе в глаза. Ногти, которые даже после ее смерти продолжат удлиняться, как кошмарное растение.
Но ужаснее всего были дети. Они были похожи на брошенные на сиденья куклы. Длинные, нежные волосы, обрамляющие оскал трупа. Дети, завернутые в плед или сидящие в объятьях матери, охваченные смертью словно в борьбе. Тогда прошло всего две недели со Дня Великой Скорби. Так его называет Церковь, чтобы избежать более распространенного названия — Судный День.
ps^ в даныый момент я в процессе, книга не дочитана. Возможнj, она меня разочарует, как и многие другие. Даже, скорее всего. Но пока...